Смотреть было больно, глаза слезились. Цепляясь одной рукой, он приладил защитные очки, до тех пор поднятые на шлем. Веки перестали мигать и причинять ему боль. Все вокруг стало отчетливым, как в аквариуме.

Он боязливо бросил взгляд себе под ноги. Земля убегала столь головокружительно, что у него перехватило дыхание. Он был в центре веретена, одно острие которого терялось в небе, а другое било ключом из шахты.

На ощупь, зажмурившись, чтобы не стошнило, он отцепил крючья и повернулся, пытаясь опереться о стенку. Пристегнулся в новом положении и, раздвинув каблуки, решился еще раз приоткрыть глаза. Он сжимал кулаки, словно булыжники.

Из высших сфер падали неясные осыпи неуловимой сверкающей пыли, а в бесконечности трепетало продырявленное блестками света фиктивное небо. Влажное лицо Вольфа было ледяным.

Его ноги теперь дрожали, и понуждала их к этому отнюдь не вибрация мотора. Мало-помалу, методично он тем не менее сумел собраться.

И тут он заметил, что вспоминает. Он не стал бороться с воспоминаниями, а, погружаясь в прошлое еще глубже, овладел собой. Хрустящий иней охитинил его кожаную одежду сверкающей коркой, разломанной на локтях и коленях.

Вокруг теснились лоскутья былых времен, то нежные, как серые, скрытные и юркие мышки, то сверкающие, полные жизни и солнца, – иные сочились медлительными, но не сонными жидкостями, легкими, похожими на морскую пену.

Некоторые обладали той четкостью, той стойкостью, что свойственны фальшивым картинам детства, образованным задним числом по фотографиям или чужим воспоминаниям; их невозможно перечувствовать заново, поскольку сама их субстанция давным-давно рассеялась.

А другие оживали новехонькими по первому его требованию: сады, трава, воздух; тысячи оттенков зеленого и желтого смешивались в изумруде лужайки, дочерна сгущающемся в прохладной тени деревьев.

Вольф дрожал в мертвенно-бледном воздухе и вспоминал. Его жизнь освещалась перед ним накатывающими одна за другой волнами памяти.

Справа и слева от него тяжелый натек смолил стойки клети.

Глава XIV

А сначала они мчались беспорядочными ордами, как грандиозный пожар запахов, света и шепчущих голосов.

Были там круглоголовики, бугорчатые плоды которых высушивали, чтобы щетина их стала пожестче и лучше впивалась при попадании в затылок. Некоторые называют их платанами, другие – репейниками, но названия эти ничуть не меняют их свойств.

Были и листья тропических растений, все в заусеницах длиннющих роговых коричневых крючьев, схожих с пилами воинствующих богомолов.

Были и короткие волосы девчонки из девятого класса, и коричневато-серая форма мальчика, к которому ревновал ее Вольф.

Краснорожие верзилы, которые на языке, не справляющемся с буквой «р», превращались в индейцев из редкого племени везилов.

Таинственный магазин «Смерть мышьям», где продаются, должно быть, мормышки; рыбалка, когда разве что дождевые черви на крючок попадаются.

Та громадная комната, полукруглые своды которой можно было с трудом разглядеть, выглянув из-за угла раздутой, как живот сытно закусившего бараном великана, перины.

Меланхолическое зрелище падающих каждый год блестящих каштанов; скрывающиеся среди желтых листьев конские каштаны с мягкой, украшенной нестрашными колючками скорлупой, которая раскалывалась надвое или натрое, они верно служили в играх, когда, вырезав из них крохотные рожицы гномов, их нанизывали на нити и потом по три-четыре соединяли в ожерелья; гнилые каштаны, извергающие тошнотворную жижицу; каштаны, метко запущенные в форточки.

А это – это было в тот год, когда по возвращении с каникул оказалось, что мыши, ничтоже сумнямнямшеся, расправились со всеми миниатюрными свечками, что лежали в нижнем ящике и еще вчера украшали игрушечную бакалейную лавку, – как приятно было узнать, открыв соседний ящик, что кулек с макаронным алфавитом они оставили в целости и сохранности, так что можно было продолжать забавляться по вечерам, выкладывая на дне тарелки после исчезновения в ней бульона собственное имя.

Куда же подевались чистые воспоминания? Почти в каждое проникали впечатления других времен, накладываясь на них, придавая им иную реальность. Нет никаких воспоминаний, есть иная жизнь, переживаемая иной, частично ими обусловленной личностью. Направление времени не изменишь на обратное, если только не жить зажмурив глаза, заткнув уши.

В тишине Вольф закрыл глаза. Он погружался все дальше и дальше, и перед ним разворачивалась озвученная четырехмерная карта его фиктивного прошлого.

Он, без сомнения, продвигался достаточно быстро, так как вдруг заметил, что маячившая все время у него перед глазами стенка клети исчезла.

Отстегнув все еще удерживавшие его крючья, он поставил ногу с другой стороны.

Глава XV

Сквозь желтую листву каштанов блестело неяркое осеннее солнце.

По пологому склону прямо перед Вольфом протянулась аллея. Сухая и припорошенная посредине пылью дорога становилась к обочинам темнее, там виднелось даже несколько ореолов чистой грязи – отложения луж после недавнего ливня.

Между хрустящими листьями просвечивали палисандровые бочки конских каштанов, обернутых кое-где в скорлупки переменчивых оттенков, от ржаво-бежевого до миндально-зеленого.

И с той и с другой стороны аллеи подставляли ласковым лучам солнца свою неровную поверхность запущенные газоны. Среди пожелтевшей травы там и сям топорщился чертополох и пошедшие в ствол перезрелые многолетки.

Казалось, что аллея вела к каким-то окруженным не очень высокой порослью колючего кустарника руинам. На стоявшей перед развалинами скамье из белого камня Вольф разглядел силуэт сидящего старика, укутанного в льняную хламиду. Подойдя ближе, он обнаружил, что принял издалека за одежду бороду, окладистую серебристую бороду, которая пять или шесть раз оборачивалась вокруг тела старца.

Рядом с ним на скамье лежала маленькая, до блеска начищенная медная бляха, в центре которой было выдавлено и зачернено имя: «Месье Перль».

Вольф подошел к нему. Вблизи он увидел, что у старика было сморщенное, как наполовину спущенный красный шар, лицо, в большом носу проковыряны преизряднейшие ноздри, из которых торчала грубая щетина, брови нависали над двумя искрящимися глазками, а скулы блестели, как маленькие подрумянившиеся на солнце яблочки. Подстриженные бобриком белоснежные волосы вызвали в памяти хлопкочесальную машину. На коленях покоились исковерканные возрастом руки с большими квадратными ногтями. Вся одежда старика состояла из старомодных купальных трусов, разлинованных зеленым по белому, да из слишком больших для его зароговевших ступней сандалий.

– Меня зовут Вольф, – сказал Вольф.

Он показал на гравированную медную бляху.

– Это ваше имя?

Старик кивнул.

– Я – месье Перль, – подтвердил он. – Совершенно точно. Леон Абель Перль. Итак, месье Вольф, теперь ваша очередь. Посмотрим, посмотрим, о чем вы могли бы порассказать.

– Не знаю, – сказал Вольф.

У старика был удивленный и слегка снисходительный вид человека, вопрос которого адресован самому себе и который не ожидает от оного снаружи ни малейшего рикошета.

– Естественно, естественно, вы не знаете, – сказал он.

Бормоча себе в бороду, он неожиданно вытащил неизвестно откуда пачку карточек, с которой и